Читаем без скачивания Александр Невский — национальный герой или предатель? - Наталия Пронина

К тому же, как писал, рассказывая об этих событиях, чешский хронист Винцент Пражский, еще во время осады Щетина к вождям крестоносных агрессоров явились из города послы во главе с Адальбертом, епископом Поморья. Зачем немецкие князья пришли с оружием в руках? — задали послы совершенно логичный вопрос главарям войска захватчиков. Если уж они хотят где-либо утверждать христианскую веру, «то это нужно делать не оружием, а проповедью…». И это краткое свидетельство средневекового пражского хрониста уже само по себе звучит как обвинительное заключение.

Все действительно говорило о том, что «введение христианства было (для немцев) только предлогом к нападению. Но опыт показал, что кончить успешно дело христианской проповеди значило истребить дотла все славянское население. Кто же в таком случае стал бы платить дань в обезлюдевшей стране? Кого тогда обращать в рабов? Кого подчинять феодальному игу? Под влиянием таких соображений вскоре охладело религиозное воодушевление вооруженных проповедников. Впрочем, и первоначальное воодушевление лишено было возвышенных побуждений, оно родилось из корыстолюбивых видов, чтобы воспользоваться благами, обещанными церковью; лицемерное стремление к завоеваниям прикрывалось религиозным предлогом, крестоносное войско отступило от Добина, взяв слово с Никлота и славян, что они обратятся в христианство…».

Итак, «крестоносцы отступили от Добина и вернулись восвояси. Частная же попытка некоторых проповедников распространить христианское учение между бодричами не встречала сочувствия у Генриха Льва. Князь Никлот в 1156 году был приглашен на провинциальный сейм в Артеленбурге, на котором Генрих Лев, по побуждению старградского епископа, завел речь о распространении христианства между бодричами, в ответе своем как нельзя вернее определил отношение Генриха Льва и вообще саксонских герцогов к славянам: «Да будет, — сказал он, — Бог, который на небесах, твоим Богом, ты же будь нашим Богом и этого нам достаточно. Воздавай ты ему честь, а мы воздадим ее тебе». Князь славянский, сознавая ясно могущество саксонского герцога, предвидел судьбы, предстоявшие последним остаткам полабских славян. Генрих Лев сделался для них настоящим богом, которому они принуждены были воздать честь и принести в жертву свою самостоятельность. Четырехлетняя борьба полабских славян против германского натиска приблизилась к решительной развязке. Бодрицкий князь только с иностранной помощью поддерживал взаимную связь подчиненных ему народов, которые, уходя от союза с ним, думали спасти среди общего погрома свою частную самостоятельность. Хижане и черезпеняне[139] отложились от бодричей и отказались платить Никлоту княжескую дань», но… это их не спасло: «земля их подверглась опустошению мечом и огнем, народный их храм был разрушен до основания»…

В 1160 году Генрих Лев нанес Никлоту Бодрицкому последний удар. Хотя Никлот пытался предупредить разгром, и сыновья его сделали еще одну отчаянно-мужественную попытку завладеть городом Любек, но все было тщетно. Силы немцев превосходили силы славянских племен. Чувствуя это, Никлот сжег свои укрепленные города Илов, Мекленбург, Зверин, Добин и отступил в глубь своих земель, решив укрепиться в крепости Ворле (Wurle). Но именно в окрестностях Ворле Никлот и был застигнут врасплох, убит. «Сыновья его сожгли крепость, не имея надежды на успешное сопротивление, оставили землю свою на произвол победителя, который с тех пор положил конец самостоятельному существованию Бодрицкого союза. Генрих Лев раздал славянскую землю в ленное владение своим вассалам. В Хижине, Малкове, Зверине, Илове утвердились саксонские феодальные графы, вместе с ними водворились и церковные учреждения. Немецкие поселения вносили с собой немецкий порядок. Самые отчаянные усилия последних князей в борьбе против онемечения разбивались о те успехи, которые делало немецкое завоевание»[140], и уже вскоре под его давлением полабские славяне почти полностью исчезли с исторической карты Европы.

Открытые притязания были заявлены тогда католическим Западом и на земли южных славян —Болгарию, Сербию, Моравию, что практически означало и новое открытое наступление на Восточную греко-православную церковь. Наступление, выразившееся прежде всего в жестокой критике и прямом осуждении практики богослужения на славянском языке[141], введенной в этих странах святыми братьями-просветителями Кириллом и Мефодием еще в 864–870 гг. Естественно, это тоже приводило к столкновениям, имевшим характер отнюдь не только религиозный.

Во-первых, Римская церковь начала постоянно обрушивать на указанные страны потоки угроз, требуя искоренения славянских элементов в литургии. Вслед за этими угрозами двигались, как и на северо-востоке Европы, немецкие рыцари-крестоносцы. И, несмотря на энергичное сопротивление, которое оказывали духовным и военным агрессорам народные массы, с течением времени захватчикам все же удалось во многих местах вытеснить восточно-христианский культ и обрядность, заменив его латинским, как это случилось, например, в Богемии и Моравии. Так начинала складываться та жестокая традиция, о которой уже почти тысячу лет спустя известный украинский писатель заметит: «Спокон веку один папа передает своему преемнику неизменное римское «Ceterum censeo —orientem esse convertendum!» (А помимо всего прочего —Восток должен быть обращен!)»[142].

К X столетию относятся первые документальные свидетельства о распространении христианства восточного (православного) обряда и на землях исторической Киевской Руси. И, следственно, первые сведения о попытках папского Рима проникнуть, утвердить власть Святейшего престола в громадной Киевской державе. Хрестоматийный рассказ летописца Нестора «о выборе веры»[143] Владимиром Крестителем известен всем. Но, думается, что теперь, при вышеприведенном кратком обзоре «европейской цивилизации» на исходе раннего Средневековья, читатель еще раз сможет убедиться, что Великий Равноапостольный Русский князь действительно не ошибся, отказав римским проповедникам…

Агрессивная сущность «латинян» могла быть хорошо известна уже ему. Равно как очевидна была она и великой предшественнице, бабке Владимира Святого равноапостольной княгине Ольге. Ибо именно современник Ольги —уже упомянутый выше создатель и первый император Германской империи Оттон I, — выступая в 967 г. на соборе в Равенне, заявил о необходимости «укрепления христианства» на берегах Эльбы. Тогда же, как бы подтверждая заявление императора, папа римский Иоанн XII немедленно издаст буллу об учреждении нового Магдебургского архиепископства. Фактически же акт этот призван был лишь окончательно узаконить и закрепить все те кровавые завоевания, которые до этого уже осуществил Оттон I вместе со своими саксонскими рыцарями. Завоевания земель славян, расселявшихся по Лабе. Завоевания, осуществленные с такой неслыханной жестокостью, что даже немецкий хронист Видукинд не мог не ужаснуться, рисуя страшные картины зверств германцев в землях лужичан…[144]

Но дело в том, что тогда же папский Рим предпринял попытку учредить и еще одно архиепископство —Русское. Был даже назначен его глава —епископ Адальберт. Сей новоявленный «епископ русский» и прибыл в Киев с пастырским визитом в 961 году, как посланник Оттона и папы. Это было первое в истории посещение столицы Руси католическим прелатом. Однако… Исследователь констатирует: «В Киеве быстро разгадали, что скрывается за «христианизацией», о которой разглагольствовали новоприбывшие. Очевидно, даже поведение так называемых «миссионеров» было достаточно нескромным, и вскоре по приезде гостей в Киеве поднялось по их адресу столь сильное недовольство в народе, что Адальберт со своими спутниками счел за лучшее спешно оставить пределы киевской земли. Рассказы о полном провале его «миссии» сохранили многие европейские хроники того времени…»[145]

Понятно поэтому, что, готовясь к такой эпохальной идеологической реформе, как введение новой общегосударственной религии, князь Владимир действительно сделал выбор. Выбор, призванный максимально обезопасить интересы Руси, ее духовную и политическую независимость —подчеркнем, на тот момент самой крупной державы в Европе. Неслучайно даже от православного Константинополя Владимир предпочел принять христианство не как проситель, но как воин-победитель. Захватив в 989 году греческий город Херсонес Таврический на берегу легендарного Понта Эвксинского, князь Киевский сначала сам принял там Святое Крещение, а затем, вернувшись в свою столицу, вместе с вывезенным из Херсонеса православным греческим духовенством, используя греческие богослужебные книги и церковную утварь, актом массового крещения киевлян начал осуществлять христианизацию всех подвластных ему земель. Такова была его воля. Воля сына храброго князя Святослава и «ключницы» Малуши. Жесткая, тщательно продуманная воля великого Рюриковича, на целые века предугадавшего дальнейшие исторические пути России…